— Я знаю, я знаю! — осенило Кудрина. — Все желтеет кругом и уходит лето, неприятность эту мы переживем! Песня кота Леопольда! Очень оптимистично и годится на все случаи, включая дефолт.
— Дефолт уже был, — напомнил Илларионов.
— Мало ли, — уклончиво ответил Кудрин, все-таки немного разбиравшийся в экономике. — Кроме того, лозунг «Ребята, давайте жить дружно!» отлично вписывается в парадигму наших отношений с мировым сообществом…
— Не уверен, — жестко заметили в один голос оба Иванова.
— И вообще — государственный гимн от имени кота с сомнительным иностранным именем… — поморщился Путин. — Неактуально.
— Хорошо, хорошо! — закричал Лесин. — Я нашел! Крошка-енот! Это, конечно, тоже не совсем наше, но в крайнем случае мы задним числом переделаем мультик! Будет енотовидная собака, она у нас водится, сам охотился! «От улыбки станет всем светлей, и слону, и даже маленькой улитке! Так пускай повсюду на земле, словно лампочки, включаются улыбки!» Это и Чубайс одобрит!
— Чубайс не одобрит, — покачал головой Касьянов. — Что я, Чубайса не знаю? Во времена веерных отключений петь про лампочки…
— Ну ладно, это же не главное там! Главное — «И тогда наверняка вдруг запляшут облака, и кузнечик запиликает на скрипке!»
— С голубого ручейка Начинается река, Ну а дружба начинается с улыбки! — хором запели члены правительства и пустились в веселый хоровод.
— И все-таки, — отдуваясь, произнес Путин, — это не вполне соответствует духу новой российской государственности. Мы вовсе не собираемся всем улыбаться. Мы хотели бы некоторым улыбаться, а некоторым нет. Наше государство, как ежик, к одним должно поворачиваться мягким брюшком, а к другим — воинственными иглами…
— Я знаю песню Ежика! — завопил Починок. — Облака, белогривые лошадки! Облака, что вы мчитесь без оглядки! Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…
— Явлинскому предложите этот гимн, — брезгливо поморщился Шойгу.
— Лично я, — вступил Рушайло, до тех пор не рисковавший участвовать в обсуждении, — подумал бы над тем, чтобы создать позитивный образ милиционера. Вот послушайте: «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей… Никто не хватает зубами за пятку, никто не кусает гражданку лошадку и с ней гражданина кота — когда у собаки есть плошка и миска, ошейник, луна и в желудке сосиска…»
— Да, — кивнул Путин. — Но вы забываете, что милиция составляет хотя и самую доблестную, но все же не самую большую категорию нашего населения. К сожалению, — подчеркнул он. — И мы будем работать над исправлением этого положения. Но пока это не так…
— Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной, — запел Иванов-иностранный, вспомнив свой жалкий вид во время последнего европейского турне. — Эх, жизнь моя жестянка, ну ее в болото! Живу я как поганка, а мне лета-ать, а мне лета-ать…
— Песня, — пылко заметил Швыдкой, — должна вызывать чувства добрые! Напоминать о малых сих, которым каждый обязан по мере сил помогать! Вот, например, у меня в детстве была любимая песня — «Висит на заборе, колышется ветром…»
— Колышется ветром бумажный листок! — подхватил Шойгу.
— Пропала собака! Пропала собака! — с чувством поддержал Рушайло.
— Пропала собака по кличке Дружок! — завыл кабинет.
И странное дело! В этом пении все яснее и отчетливее прослеживались контуры другой мелодии, которая мощно и победительно поплыла над Георгиевским залом:
Щенок белоснежный, лишь рыжие пятна, И Ленин великий нам путь озарил! Он очень занятный, он очень занятный. На труд и на подвиги нас вдохновил!
Все встали — без команды, не сговариваясь. Национальная гордость заиграла на лицах.
Да здравствует созданный волей народов! И буквы и строчки заплакали вдруг: Союз нерушимый республик свободных, Вернись поскорее, мой маленький друг! Сла-а-вься, Оте-чест-во…
— Ф-фу, — проговорил Путин после паузы. — Прошу садиться. Волошин, перо и бумагу.
Выскочивший из-за двери Волошин с готовностью разлетелся к президенту с бумагой и золотым пером.
— Вот была песня, — решительно сказал Путин. — Гонишь ее в дверь — она в окно влетает. Нет, мальчики. Такая уж, видно, наша судьба. Вносите в Думу старый вариант Александрова, слова мы потом коллективно подберем.
В некотором царстве, некотором государстве была обильная земля и совсем не было порядку, как то заметил остроумнейший из её летописцев. Земля исправно родила из года в год, народ же, её населявший, был голоден, бос и малокультурен. Правители правили, бунтовщики бунтовали, народ безмолвствовал, но ничего не менялось. Лучшие умы государства затупились, пытаясь постичь такой порядок вещей, что дало повод тишайшему из поэтов той земли сочинить тезис об её умонепостигаемости.
Причина умонепостигаемости лежала в том, что земля сия была в общем мироустройстве контрольною делянкою, на которой, в отличие от других делянок (называемых опытными), дикая растительная, животная и социальная жизнь происходила сама по себе. Никто ею не управлял, никто не направлял и не ставил над нею экспериментов, что само по себе уже было грандиознейшим экспериментом мироздания, ибо всё то, чего с дикой жизнью не делали извне, она проделывала над собою сама. А потому всякий правитель сей земли, заступая в должность, получал знамение.
Каждый из правителей перед упомянутым заступлением отлично знал, чего он хочет и что сделает. Но заступив, совершенно терялся и начинал делать вовсе не то, что собирался, и не то, что ему советовали, и не то, что следовало бы, и уж совсем не то, что можно вообразить в рамках здравого смысла.