— Вы поддержите меня на выборах? — без долгих предисловий спросил преемник.
— Охотно, — отвечал Степаныч, быстро сообразив что витиеватая речь теперь не требуется, ибо пришло время четких реакций и лаконических ответов
— В таком случае потребуется присяга на верность. Ритуал ее вам известен, — сказал преемник, щелкая пальцами. В тот же миг открылись двери, и трое дюжих охранников ввели раскормленного медведя. За последние три месяца зверь страшно разросся и еле помещался в кабинете. Степаныч дал газу.
— Это хорошо, — одобрительно кивнул преемник. — Газ нам понадобится. Но присягнуть установленным по рядком все равно придется. В свое время вы отказались поцеловать нашего медведя в нос и поплатились за это. Согласно новым правилам любой, кто поддержит меня теперь, должен поцеловать его под хвост.
Повисла тягостная пауза.
— А если… я… не смогу? — помертвев, выговорил Степаныч, не отводивший взгляда от зверя.
— Сожрет, — кратко сформулировал преемник. — Ну же, смелее! Геннадий Андреевич на что боялся, а и то себя пересилил. А Григорий Алексеич не захотел — и где теперь Григорий Алексеич? — преемник красноречиво кивнул на небольшой ржавый огрызок, украшавший его письменный стол.
— Это… все, что осталось? — с дрожью в голосе спросил Степаныч.
Преемник сдержанно кивнул. Степаныч рухнул на четвереньки и медленно пополз к хищнику. Под его коротким, жестким хвостом он увидел несколько до боли знакомых отпечатков губ — когда-то эти же губы прикасались к Степанычевой лысине и оставляли на ней свои жирные следы. Страшное зловоние доносилось из-под хвоста.
— Чем это так пахнет? — прошептал Степаныч.
— Это будущее, — кратко ответил преемник. — Ну же! Как убивать беззащитного зверя — это мы всегда пожалуйста, а как присягнуть на преданность законной власти — будем кобениться?
Медвежья задница придвинулась к лицу Степаныча вплотную, и он ощутил страшную засасывающую силу, исходившую оттуда. Инстинктивно он отшатнулся, но было поздно. В следующий момент мишка решительно втянул его в свои недра, и Степаныч пополнил собою ряды партии власти. В медвежьем чреве его уже поджидал любимый друг и соратник Ушастик, давний знакомец Геннадий Андреевич, а сзади уже просовывалась очкастая голова молодого технократа, который в свое время сменил Степаныча на премьерском посту. Несмотря на зловоние, изнутри медведь был уютен и во всяком случае более надежен, чем когдатошняя Степанычева крыша. Всем хватало места, шум не беспокоил, кормили три раза в день.
— И чего я, собственно, боялся? — подумал Степаныч, поуютнее устраиваясь в безразмерном брюхе и обмениваясь дружескими рукопожатиями с товарищами по медведю. — Все одно все здесь будем…
И это была самая справедливая мысль, когда-либо приходившая в его голову.
Помощник техасского губернатора Дж. Буша-младшего ворвался в кабинет шефа, разбрызгивая пот и слюну. Вокруг его красного лица играла маленькая радуга.
— Шеф! — обреченно воскликнул помощник. — Они обошли нас! Они сделали нас, шеф!
— Не понял, — с некоторой медлительностью отвечал Буш, который действительно не понял. Он никогда не схватывал с первого раза — разве что очень короткие со общения вроде «горим!». — Повтори и объясни толком.
— Теперь они точно выиграют, — повторил помощник. — Они взяли еврея.
— Куда взяли? Где взяли? — расспрашивал Буш, во всем ценивший основательность.
— В вице-президенты, в Сенате, — ответил помощник по порядку. — Они хотят идти на выборы с евреем, и мы пропали, шеф, мы про…
— Не части, — оборвал Буш. — Какой еврей? Я имею в виду, насколько он еврей?
— Совсем, совсем, хуже не бывает! То есть я хотел сказать — дальше невозможно, — политкорректно по правился помощник, оглядевшись на случай жучка. — Либерман. Такой ортодокс, что караул. Ест только кошерное, спит только с женой, причем наверняка через занавеску… Требовал, чтобы запретили короткие юбки…
— Короткие юбки? — переспросил Буш. — Это ничего, это вполне в духе здорового консерватизма. Слушай, а почему его взяли они, а не мы?
— Не знаю! — выдохнул помощник.
— Не знаешь? — с садической лаской передразнил его Буш. — А я знаю! Потому что вы все идиоты! — и с силой опустил на стол загорелый кулак фирменным губернаторским жестом. — Немедленно весь штаб ко мне. Соберешь людей, потом соберешь вещи и можешь считать себя уволенным.
Через час дрожащая команда Буша сидела перед боссом, как лист перед травой — или даже как листья травы перед Уолтом Уитменом.
— Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие, — хмуро прочел Буш по бумажке, ибо с трудом запоминал длинные фразы. — У них еврей. Чем мы можем ответить?
— Только негр, — подала голос помощница губернатора по связям с общественностью. — Прошу прощения, я хотела сказать — афро-американец. (Она огляделась в поисках жучков.) То есть я имела в виду — американец с цветом кожи, отличным от белого.
— Это невозможно, — рявкнул Буш. — Мой вице уже утвержден. Меня не поймет штат. Меня не поймет Юг. Меня не поймет папа!
— Согласитесь, дорогая моя, — подал голос уже утвержденный вице, панически боявшийся утратить перспективный пост, — что если наш Джорджи сменит меня на нег… я хотел сказать, на небелого американца, это будет выглядеть как следование политической конъюнктуре.
— Тогда выбери единственный вариант, — пожала плечами вторая советница, по имиджу. — Вы должны оказаться гомосексуалистом. О Боже, нет! Я хотела сказать — принадлежащим к числу нестандартно ориентированных граждан Америки.